Неточные совпадения
Хлестаков (защищая
рукою кушанье).Ну, ну, ну…
оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек
в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
— Простите меня, ради Христа, атаманы-молодцы! — говорил он, кланяясь миру
в ноги, —
оставляю я мою дурость на веки вечные, и сам вам тоё мою дурость с
рук на
руки сдам! только не наругайтесь вы над нею, ради Христа, а проводите честь честью к стрельцам
в слободу!
С той минуты, как Алексей Александрович понял из объяснений с Бетси и со Степаном Аркадьичем, что от него требовалось только того, чтоб он
оставил свою жену
в покое, не утруждая ее своим присутствием, и что сама жена его желала этого, он почувствовал себя столь потерянным, что не мог ничего сам решить, не знал сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись
в руки тех, которые с таким удовольствием занимались его делами, на всё отвечал согласием.
Она
оставила книгу и откинулась на спинку кресла, крепко сжав
в обеих
руках разрезной ножик.
— Ах,
оставьте,
оставьте меня! — сказала она и, вернувшись
в спальню, села опять на то же место, где она говорила с мужем, сжав исхудавшие
руки с кольцами, спускавшимися с костлявых пальцев, и принялась перебирать
в воспоминании весь бывший разговор.
— Нет, так я, напротив,
оставлю его нарочно у нас всё лето и буду рассыпаться с ним
в любезностях, — говорил Левин, целуя ее
руки. — Вот увидишь. Завтра… Да, правда, завтра мы едем.
И весьма часто, сидя на диване, вдруг, совершенно неизвестно из каких причин, один,
оставивши свою трубку, а другая работу, если только она держалась на ту пору
в руках, они напечатлевали друг другу такой томный и длинный поцелуй, что
в продолжение его можно бы легко выкурить маленькую соломенную сигарку.
Можно было поступить даже и так, чтобы перепродать
в частные <
руки> имение (разумеется, если не захочется самому хозяйничать),
оставивши при себе беглых и мертвецов.
— Знаете ли, Петр Петрович? отдайте мне на
руки это — детей, дела;
оставьте и семью вашу, и детей: я их приберегу. Ведь обстоятельства ваши таковы, что вы
в моих
руках; ведь дело идет к тому, чтобы умирать с голоду. Тут уже на все нужно решаться. Знаете ли вы Ивана Потапыча?
Когда брат Натальи Савишны явился для получения наследства и всего имущества покойной оказалось на двадцать пять рублей ассигнациями, он не хотел верить этому и говорил, что не может быть, чтобы старуха, которая шестьдесят лет жила
в богатом доме, все на
руках имела, весь свой век жила скупо и над всякой тряпкой тряслась, чтобы она ничего не
оставила. Но это действительно было так.
— Если бы ты видела, как он был тронут, когда я ему сказал, чтобы он
оставил эти пятьсот рублей
в виде подарка… но что забавнее всего — это счет, который он принес мне. Это стоит посмотреть, — прибавил он с улыбкой, подавая ей записку, написанную
рукою Карла Иваныча, — прелесть!
Десять лет скитальческой жизни
оставили в его
руках очень немного денег.
Случалось, что петлей якорной цепи его сшибало с ног, ударяя о палубу, что не придержанный у кнека [Кнек (кнехт) — чугунная или деревянная тумба, кнехты могут быть расположены по парно для закрепления швартовых — канатов, которыми судно крепится к причалу.] канат вырывался из
рук, сдирая с ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым углом паруса с вшитым
в него железным кольцом, и, короче сказать, вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения не
оставляла его лица.
На лестнице он вспомнил, что
оставляет все вещи так,
в обойной дыре, — «а тут, пожалуй, нарочно без него обыск», — вспомнил и остановился. Но такое отчаяние и такой, если можно сказать, цинизм гибели вдруг овладели им, что он махнул
рукой и пошел дальше.
Их родственники и родственницы, приезжавшие
в город,
оставляли, по указанию их,
в руках Сони вещи для них и даже деньги.
— Отпусти человека, — сказал рабочему старик
в нагольном полушубке. — Вы, господин, идите, что вам тут? — равнодушно предложил он Самгину, взяв рабочего за
руки. —
Оставь, Миша, видишь — испугался человек…
Туробоев не ответил. Он шагал стремительно, наклонясь вперед, сунув
руки в карманы и
оставляя за собой
в воздухе голубые волокна дыма папиросы. Поднятый воротник легкого пальто, клетчатое кашне и что-то
в его фигуре делали его похожим на парижского апаша, из тех, какие танцуют на эстрадах ресторанов.
— Прошу
оставить меня
в покое, — тоже крикнул Тагильский, садясь к столу, раздвигая
руками посуду. Самгин заметил, что
руки у него дрожат. Толстый офицер с седой бородкой на опухшем лице, с орденами на шее и на груди, строго сказал...
Ольга засмеялась, проворно
оставила свое шитье, подбежала к Андрею, обвила его шею
руками, несколько минут поглядела лучистыми глазами прямо ему
в глаза, потом задумалась, положив голову на плечо мужа.
В ее воспоминании воскресло кроткое, задумчивое лицо Обломова, его нежный взгляд, покорность, потом его жалкая, стыдливая улыбка, которою он при разлуке ответил на ее упрек… и ей стало так больно, так жаль его…
Она мгновенно
оставила его
руку и изменилась
в лице. Ее взгляд встретился с его взглядом, устремленным на нее: взгляд этот был неподвижный, почти безумный; им глядел не Обломов, а страсть.
Доктор ушел,
оставив Обломова
в самом жалком положении. Он закрыл глаза, положил обе
руки на голову, сжался на стуле
в комок и так сидел, никуда не глядя, ничего не чувствуя.
Cousin, [Двоюродный брат (фр.).] который
оставил ее недавно девочкой, кончил курс ученья, надел эполеты, завидя ее, бежит к ней весело, с намерением, как прежде, потрепать ее по плечу, повертеться с ней за
руки, поскакать по стульям, по диванам… вдруг, взглянув ей пристально
в лицо, оробеет, отойдет смущенный и поймет, что он еще — мальчишка, а она — уже женщина!
Иногда она как будто прочтет упрек
в глазах бабушки, и тогда особенно одолеет ею дикая, порывистая деятельность. Она примется помогать Марфеньке по хозяйству, и
в пять, десять минут, все порывами, переделает бездну, возьмет что-нибудь
в руки, быстро сделает,
оставит, забудет, примется за другое, опять сделает и выйдет из этого так же внезапно, как войдет.
В это время вошел Егор спросить,
в котором часу будить его. Райский махнул ему
рукой, чтоб
оставил его, сказав, что будить не надо, что он встанет сам, а может быть, и вовсе не ляжет, потому что у него много «дела».
Она легла
в постель, почти машинально, как будто не понимая, что делает. Василиса раздела ее, обложила теплыми салфетками, вытерла ей
руки и ноги спиртом и, наконец, заставила проглотить рюмку теплого вина. Доктор велел ее не беспокоить,
оставить спать и потом дать лекарство, которое прописал.
—
В лодке у Ивана Матвеича
оставил, все из-за того сазана! Он у меня трепетался
в руках — я книгу и ноты забыл… Я побегу сейчас — может быть, он еще на речке сидит — и принесу…
Я видел только, что, выведя старика
в коридор, Бьоринг вдруг
оставил его на
руках барона Р. и, стремительно обернувшись к Анне Андреевне, прокричал ей, вероятно отвечая на какое-нибудь ее замечание...
— Гм. — Он подмигнул и сделал
рукой какой-то жест, вероятно долженствовавший обозначать что-то очень торжествующее и победоносное; затем весьма солидно и спокойно вынул из кармана газету, очевидно только что купленную, развернул и стал читать
в последней странице, по-видимому
оставив меня
в совершенном покое. Минут пять он не глядел на меня.
Мне встретился маленький мальчик, такой маленький, что странно, как он мог
в такой час очутиться один на улице; он, кажется, потерял дорогу; одна баба остановилась было на минуту его выслушать, но ничего не поняла, развела
руками и пошла дальше,
оставив его одного
в темноте.
Когда Татьяна Павловна перед тем вскрикнула: «
Оставь образ!» — то выхватила икону из его
рук и держала
в своей
руке Вдруг он, с последним словом своим, стремительно вскочил, мгновенно выхватил образ из
рук Татьяны и, свирепо размахнувшись, из всех сил ударил его об угол изразцовой печки. Образ раскололся ровно на два куска… Он вдруг обернулся к нам, и его бледное лицо вдруг все покраснело, почти побагровело, и каждая черточка
в лице его задрожала и заходила...
— Да, да,
оставьте,
оставьте меня
в покое! — замахал я
руками чуть не плача, так что он вдруг с удивлением посмотрел на меня; однако же вышел. Я насадил на дверь крючок и повалился на мою кровать ничком
в подушку. И вот так прошел для меня этот первый ужасный день из этих трех роковых последних дней, которыми завершаются мои записки.
Когда мы предложили
оставлять стулья на берегу,
в доме губернатора, его превосходительство — и
руками и ногами против этого.
Обе сражавшиеся стороны не имели огнестрельного оружия, и неприятели, при первых выстрелах, бежали,
оставив свои жилища
в руках победителей.
Наконец пора было уходить. Сейоло подал нам
руку и ласково кивнул головой. Я взял у него портрет и отдал жене его, делая ей знак, что
оставляю его ей
в подарок. Она, по-видимому, была очень довольна, подала мне
руку и с улыбкой кивала нам головой. И ему понравилось это. Он, от удовольствия, привстал и захохотал. Мы вышли и поблагодарили джентльменов.
Другой надзиратель, внутри здания, дотрагиваясь
рукой до каждого, также считал проходивших
в следующие двери, с тем чтобы при выпуске, проверив счет, не
оставить ни одного посетителя
в тюрьме и не выпустить ни одного заключенного.
Привалов
оставил Половодову и сошел вниз, где
в передней действительно ждал его Ипат с письмом
в руках.
— Какие страшные трагедии устраивает с людьми реализм! — проговорил Митя
в совершенном отчаянии. Пот лился с его лица. Воспользовавшись минутой, батюшка весьма резонно изложил, что хотя бы и удалось разбудить спящего, но, будучи пьяным, он все же не способен ни к какому разговору, «а у вас дело важное, так уж вернее бы
оставить до утреца…». Митя развел
руками и согласился.
— Деятельной любви? Вот и опять вопрос, и такой вопрос, такой вопрос! Видите, я так люблю человечество, что, верите ли, мечтаю иногда бросить все, все, что имею,
оставить Lise и идти
в сестры милосердия. Я закрываю глаза, думаю и мечтаю, и
в эти минуты я чувствую
в себе непреодолимую силу. Никакие раны, никакие гнойные язвы не могли бы меня испугать. Я бы перевязывала и обмывала собственными
руками, я была бы сиделкой у этих страдальцев, я готова целовать эти язвы…
— Где там? Скажи, долго ли ты у меня пробудешь, не можешь уйти? — почти
в отчаянии воскликнул Иван. Он
оставил ходить, сел на диван, опять облокотился на стол и стиснул обеими
руками голову. Он сорвал с себя мокрое полотенце и с досадой отбросил его: очевидно, не помогало.
Алеша пожал ей
руку. Грушенька все еще плакала. Он видел, что она его утешениям очень мало поверила, но и то уж было ей хорошо, что хоть горе сорвала, высказалась. Жалко ему было
оставлять ее
в таком состоянии, но он спешил. Предстояло ему еще много дела.
Утром спать нам долго не пришлось. На рассвете появилось много мошкары: воздух буквально кишел ею. Мулы
оставили корм и жались к биваку. На скорую
руку мы напились чаю, собрали палатки и тронулись
в путь.
Кедр, тополь, клен, ольха, черемуха Максимовича, шиповник, рябина бузинолистная, амурский барбарис и чертово дерево, опутанные виноградом, актинидиями и лимонником, образуют здесь такую непролазную чащу, что пробраться через нее можно только с ножом
в руке, затратив большие усилия и рискуя
оставить одежду свою на кустах.
Вот как стукнуло мне шестнадцать лет, матушка моя, нимало не медля, взяла да прогнала моего французского гувернера, немца Филиповича из нежинских греков; свезла меня
в Москву, записала
в университет, да и отдала всемогущему свою душу,
оставив меня на
руки родному дяде моему, стряпчему Колтуну-Бабуре, птице, не одному Щигровскому уезду известной.
Прошло несколько мгновений… Она притихла, подняла голову, вскочила, оглянулась и всплеснула
руками; хотела было бежать за ним, но ноги у ней подкосились — она упала на колени… Я не выдержал и бросился к ней; но едва успела она вглядеться
в меня, как откуда взялись силы — она с слабым криком поднялась и исчезла за деревьями,
оставив разбросанные цветы на земле.
Впрочем, мы знаем пока только, что это было натурально со стороны Верочки: она не стояла на той степени развития, чтобы стараться «побеждать дикарей» и «сделать этого медведя ручным», — да и не до того ей было: она рада была, что ее
оставляют в покое; она была разбитый, измученный человек, которому как-то посчастливилось прилечь так, что сломанная
рука затихла, и боль
в боку не слышна, и который боится пошевельнуться, чтоб не возобновилась прежняя ломота во всех суставах.
Не
оставлюТвоей
руки, пока
в мольбах и стонах
Не выскажу тебе, как ноет сердце,
Какой тоской душа больна.
Да, на его
руки я мог
оставить несчастную женщину, которой безотрадное существование я доломал;
в нем она находила сильную нравственную опору и авторитет.
— Что это вы? — прошептала она, взглянула взволнованно мне
в глаза и отвернулась, словно для того, чтоб
оставить меня без свидетеля…
Рука моя коснулась разгоряченного сном тела… Как хороша природа, когда человек, забываясь, отдается ей, теряется
в ней…
— Орудие промысла, меч
в руках господних, его пращ… потому-то он и вознес его и
оставил его
в святой простоте его…
Мне было жаль
оставить ее
в слезах, я ей болтал полушепотом какой-то бред… Она взглянула на меня, ивее глазах мелькнуло из-за слез столько счастья, что я улыбнулся. Она как будто поняла мою мысль, закрыла лицо обеими
руками и встала… Теперь было
в самом деле пора, я отнял ее
руки, расцеловал их, ее — и вышел.